Тихие ангелы.
Мальчику хохочется. Смех бьется в горле, наполняет легкие, а холодный зимний ветер треплет мохнатый шарф. Снег оседает на ресницах, на непокрытых волосах, у которых цвет сажи, порошенной пеплом. О тонкие ноги трется трехцветная дворовая мурка, мурлычет громко, а мальчик радуется, соловеет от осознания того, что чувствует. В витринах магазинов сверкают гирлянды, люди вокруг торопятся, смеются, падают, спешно собирают разлетевшиеся свертки. Светловолосая девочка в голубом пуховике бредет по улице.
- Эй, не грусти, Новый Год уже через несколько минут! – голос звенит колокольчиком, трепещет сердце, в глазах радость плещется через край. Девочка неуверенно улыбается, протягивает руку, и он кружит, кружит ее в неумелом детском танце. И смех слышится, взлетая к зимнему небу, черному с фиолетовыми чернильными разводами и светляками звезд…
Еще вечером 30 декабря он, осунувшийся и несчастный, лежал, прикованный к постели. Отец нервно хрустел пальцами, скорбная складка пролегла у губ. Мама уже не плакала, просто стояла и слепо всматривалась в темень за окном.
Ровно в двенадцать выключили свет. Пришло 31 декабря, ступая на мягких лапах, обещая праздник. Бюро по исполнению чудес пока нет. Зато существуют тихие ангелы. И когда он крылом коснется, разбудит ночью, желание обязательно сбудется. Нужно только верить. Он – верил. Верил искренне, всей душой, как умеют дети. И ангел пришел. Опало перо – серебро с аквамарином. В глазах – зимняя стужа и огонек свечи.
- Здравствуй, маленький… Расскажу тебе историю, - ангел сел у изголовья кровати ребенка, холодная ладонь легла тому на лоб. Рассказ полился – тихий, монотонный, - Ты знаешь много сказок, правда? О девочке Алисе, о мальчике с ледяным сердцем. Знаешь о Золушке и Белоснежке, о лубяной избушке. Вы, люди, не задумываетесь о том, откуда они берутся, кто их сочинил… Главный Бог для сказочных персонажей – это Сказочник. Его почти никто не видел. Снежная Королева, Чеширский кот, Зубная фея. И я. Ты очень на него похож, малыш. У тебя тоже душа цвета ультрамарин. И волосы седеют. Я помогу тебе…
Ангел закрыл ноги мальчика своими холодными, с металлическим отблеском, крыльями. Зашептал что-то, бессвязно и быстро. Ребенок не знал, явь это или снова сон. А ангел все колдовал. Шептал несколько часов до рассвета. Только первые солнечные лучи коснулись снежного искрящегося покрова, ангел встал и растворился в воздухе. В комнату зашла мама. Постаревшая за год на десять лет, осунувшаяся, поседевшая. Тихо заплакала.
Мальчик проспал до вечера. А когда проснулся, привычно вскочил с постели, как год назад. Подбежал к спящей матери, обнял ее, поцеловал в щеку. Женщина проснулась, не веря, посмотрела на сына. Ощупала своего единственного ребенка. И слезы хлынули из глаз, прочерчивая на щеках дорожки, переплетающиеся узоры.
- Ты… ходишь? Маленький, хороший…
- Мам, мама! Не плачь! – испуганный шепот. Мама неуверенно улыбается сквозь слезы.
- Мам… Я пойду погуляю, хорошо?
Силы есть только на кивок. Счастливый смех мальчика бальзамом на душу. Он так давно не улыбался. Бедный мальчик…
Женщина, тяжело ступая, прямая, как струна, подошла к окну. Заметила перо. Слабо улыбнулась, прижавшись лбом к стеклу.
- Кто бы ты ни был, спасибо тебе.
…Куранты пробили двенадцать раз. В квартирах хлопали пробками шампанского, разливалось игристое золотистое вино по бокалам. Одуряюще пахло хвоей и мандаринами.
А мальчик все кружил девочку с бирюзовыми глазами, кружили вокруг них снежинки. На крыше сидел ангел и наблюдал. Шепнул тихо.
- Не за что…

Человечно-нечеловеческое.
Зима наконец вступила в свои права, встречая живое жгучим морозом и треском древесных стволов. Здесь она суровая, но почти всегда бесснежная. Только промерзает черная почва, да пожухлые листья и трава покрываются узорчатой изморозью. И лес возносится черной стеной, пугающий и печальный.

Мороз наотмашь бьет по голове. После тепла, взлелеянного в нашей небольшой избушке, это самый что ни на есть собачий холод. Шипя сквозь зубы проклятия, я заматываю посильнее шарф и сжимаю лишенные защиты - перчаток, варежек или кармана - руки в кулаки, впиваясь ногтями в мякоть ладони. Так теплее. Окидываю быстрым, оценивающим взглядом предстоящую мне дорогу - узкая тропка вьется вглубь древесного массива, исчезая в мутной пелене туманного раннего утра. Шаги в пустоту - как это символично и многозначительно звучит! Моя ухмылка выглядит зловеще.

Страшные лесные духи - лишь сказки. И все равно бор обходят десятой дорогой по широкой дуге - «А вдруг?!». Мне все равно на бабкины россказни, я просто иду, ступая уверенно, слегка пружиня, оставляю за спиной имя, семью и призвание. Я могу вернуться, но знаю, что этого не случится. Лес зовет меня, и я стремлюсь на этот зов. Агнец на заклание или королева, восходящая на свой престол? Увы, правды мне не открыли.

Огонь к огню, человек к человеку, пустота к пустоте. Подобное тянется к подобному. Тянусь и я. Зачем? Нет ответа.

Мой силуэт растворяется в тени, в тумане не видно дороги и размываются, расплываются прежде столь важные понятия. Честь, любовь, дружба, домашний очаг - что они значат? С утренним флером смешивается хмарый, пахучий дым трубки. Дышу полной грудью, прикрывая глаза от наслаждения.

Ноги гудят от напряжения. Два дня пути с короткими остановками дают о себе знать. Ощущение кружного пути... Но я найду дорогу. Не я первая, не я последняя. Другие добирались, повинуясь внутренним ощущениям, и я так же. Чем дорога не испытание? Деревья высятся вокруг черными, голыми столпами, искривленными, изломанными почти по-человечески болезнями и старостью. Стоны ветра, надсадные хрипы и вой, скрип и сухой треск иногда - симфония зимнего леса. Сколько еще осталось времени?

Трое суток. Дыхание сменяется хрипами, мышцы налились металлом. Земля... холодная. Я теряю себя. Мысли путаются. Не несут смысла. Думаю короткими, рублеными фразами. Как отец. Смешно. Он не старый вояка, всего лишь кузнец.

Сердце леса... Я добралась. Я смогла. И сейчас смотрю, как меня окутывает коконом серая жемчужная дымка. Мертвая. Ноги я уже не чувствую. Кровь на земле. Кашель рвет легкие. Дымка касается губ, ластится доверчиво, гладит. Приятно.

***

Молодая женщина, лежащая на земле уроненной марионеткой, открыла глаза, неверяще огляделась. Подняла руки, чувствуя в них - и во всей себе - что-то чужеродное, сильное, сливающееся с ней. С душой. Проникающее в самые дебри, потаенные уголки духа. Поднявшись с почвы, переступила босыми ногами, привыкая к ощущениям. Торжествующая ухмылка зазмеилась по тонким губам.

Огонь охватил лес. Он пляшет, лижет кору, гонит оставшихся прочь. Пожары неизменно страшат живых. И что, что холод? Поджечь торф, заставить гореть сухие, старые стволы для той, кто являет собой Душу леса, не стоит никакого труда. Лучше умереть в огне, чем беззвучно кричать под топорами. Дух милосерден, как только может быть добра первозданная, древняя сила, у которой ни покровителя, ни хозяина.

И оранжевые всполохи, карминовые огненные смерти отражаются в темном круге зрачка. Душа улыбается. Лес вырастет заново. А зима теперь уйдет. Растения и животные устали от власти эгоистичной красавицы, и Дух забрал власть королевы холода себе. Дух леса не ошибается в своих решениях. Ведь в нем нет ничего человеческого.

Люди? А что люди? Пусть и дальше идет дурная слава средь злоязыких. Тот, кто нужен, всегда придет сам.

Время сворачивается бесконечной спиралью, обвивая старинный замок огромной змеёй, окутывает его защитным коконом. В Малахтках не водят экскурсии; там нет служащих, несмотря на стерильную чистоту; в нём не живёт ни один человек.

Для замка прошло несколько часов, тогда как во внешнем мире от отрывного календаря взлетали, отправлялись в мусорную корзину, горели, комкались, превращались в снаряды для нерадивых школьников тысячи листов.

Замедлив свой бег, часы не остановились. Поэтому песок всё ещё тоненькой струйкой сыплется на дно стеклянного сосуда.

***

Огонь в камине нещадно пожирает летящие туда бумаги, ткани, щепки. Молодой мужчина сквозь зубы ругается, разбираясь в вещах, оставленных ему уже почившим в бозе дядюшкой. Онегин на ирландский манер приехал только лишь за наследством, как считает он сам. Или по воле Морриган, как думает прячущийся в стенной нише брауни. Ведь на одежде молодого хозяина были чёрные перья ворона, и считать это чем-то иным, как не знаком Великой Королевы, слишком самоуверенно. Маленький дух-хранитель при мыслях о ней почтительно поклонился и вновь обратил взгляд на племянника старого хозяина.

Кудуб. Ему подходит это имя. Брауни досадливо покачал головой. Даган, его имя, и то чище - от «доброго». А молодой хозяин - волк, да к тому же тёмный. Нехорошо получается, странного посланца выбрала многоликая.

Кудуб тем временем разогнулся, похрустывая суставами, и внимательно осмотрел три горки вещей. В одной - нужные документы, во второй - драгоценности, в третьей - то, что стоило бы пересмотреть. В душе у парня зрело раздражение, плавно перерастая в злость, но злость ленивую и мягкую, заставляющую только лишь яростнее разгребать завалы.

- D’anam don diabhal![¹] - совершенно искренне на родном ирландском выругался наследник. Небольшой неказистый замок с запущенным садом, старое серебро и золото в небольшом количестве, акции и облигации - вот оно, наследство. А самое главное - книги, сотни, тысячи книг - и в геометрической прогрессии растущее от одной к другой количество пыли. Сил на ругательства у Кудуба уже не было, он только чихал беспрестанно, выкидывая совсем ненужные тома за спину, в пламя. То довольно потрескивало, облизывая быстро исчезающие страницы.

Брауни с ужасом закрывал глаза, чтобы не видеть это святотатство.

Книги лежали беззащитные, распахнув страницы будто руки, протягиваемые навстречу, говоря беззвучно: «Спасите, помогите». Молодому ирландцу эти немые просьбы не казались важными, оттого он просто их не замечал. Часть из этого книжного богатства он откладывал в сторону, на всякий случай. Как правило, Кудубом выбирались «книги детства» либо с заметками на полях дядюшкиным почерком. Когда среди этой огромной груды бумаги что-то блеснуло, в глазах парня загорелся азарт, он «сделал стойку». Разгребая завал, ирландец даже не заметил, как сильно у него дрожат руки. Наконец, появилась толстая книга в зеленом переплете. Страницы блестели, как золотые. Да они и были золотыми, и когда Кудуб это осознал, блаженная улыбка появилась на его лице. Казалось, еще чуть-чуть, и в серых глазах ирландца загорятся изображения денежных знаков. Пролистать вторую половину книги не представлялось возможным - как оказалось, она была тайником для какого-то амулета. Отложив медальон из белого металла в стопку с драгоценностями, Кудуб разглядел рисунок и надписи на соседней странице. Горшок с золотом, небольшой человек, текст на ирландском. «Лепреконы? Бре-ед!» - хмыкнув, Кудуб захлопнул книгу и убрал от греха подальше в свой портфель. Ему предстояло разобрать еще половину стопки.

***

Проснувшись посреди ночи, парень ощутил чье-то присутствие. Нервно оглядев комнату, Кудуб остановил взгляд на ближайшем к двери углу, к сгустившейся непроглядной черноте. Из тени шагнула молодая женщина. Тёмно-зеленый шелк прилегал к стройному телу телу, создавая иллюзию одетости, черные кудри тяжелой волной лежали на плечах и спине, а в зеленых глазах удивительным образом сочетались ум, смешливость и забота. Женщина подошла ближе, платье соскользнуло с плеч, и ирландцу стало совершенно не до размышлений. Сладость и боль - неприменные атрибуты Госпожи.

***

Сквозь оконное стекло в комнату проникал свет, пронзая его лучами и высвечивая танцующие пылинки. Кудуб недовольно хмурился во сне, закрывая лицо, но солнце в конечном итоге безоговорочно победило. Ирландец проснулся. В воздухе брызгами расплёскивалось свечение радостного утра, и потому Кудубу было чертовски неуютно. Новый хозяин замка предпочитал ночь и тень. С наслаждением потянувшись, парень скурпулезно собрал из всех уголков памяти осколки воспоминаний прошедшей ночи. Нега разлилась по телу, наполняя его тяжелым теплом, а на душе неожиданно появилось предчувствие опасности. Врожденная легкомысленность и скептицизм заставили Кудуба лишь хмыкнуть на ощущения и интуицию. Сегодня предстоял поход в город, где наверняка найдётся антикварная лавка.

***

В магазине пахло пылью, древностью и неуловимыми примесями, создавая вкупе аромат тяжелый, удушающий. Еле-еле доззвавшись до хозяина, Кудуб стал договариваться с ним о цене на весь тот хлам, что нашелся в закромах дядиного замка. Книгу парень приберёг напоследок, как самый лакомый кусочек. Наконец сторговавшись, ирландец жестом фокусника выложил её. И даже сквозь занавес упавшей на глаза темной челки заметил взгляд хозяина антикварного магазина: ошеломленный, алчный и испуганный.

— Сколько Вы хотите за эту книгу, уважаемый? — надтреснутый голос пожилого ирландца звучал взволнованно. Довольная улыбка, появившаяся на лице Кудуба, пугала, в изгибе тонких губ было нечто опасное. Мысленно парень потирал руки. И начал говорить и торговаться. Когда они сошлись на окончательной сумме, парень получил в свои нервно подрагивающие руки приятно тяжелый кошель. Открыв его, жадным взглядом окинул тускло поблескивающее золото. И стремительным шагом вышел из лавки, напрочь проигнорировав тихий вопрос антиквара, — А там не было платинового амулета?

***

На пороге замка его встретила ночная гостья, выглядевшая сейчас старше, серьёзнее и опаснее, и маленький человечек с лохматовой каштановой шевелюрой и большими голубыми глазами. Девушка улыбалась нехорошо и брезгливо.

— Проходи, молодой хозяин, — явственная насмешка и прелестница развернулась, уходя первой. Ирландец пожал плечами, направляясь следом. В каминном зале та остановилась и достала с полки амулет, так неосмотрительно им вчера отброшенный, — Надевай, Кудуб, темный волк...

— А не представишься, прекрасная незнакомка? — парень хищно осклабился, но цепочку взял. На всякий случай. А то в глазах девушки такие эмоции, убьет ведь, не задумываясь.

— А зачем тебе? — сухой смешок и повелительный взмах рукой, — Надевай, надевай, что же ты стоишь?

Цепочка обожгла холодом, опустившись на шею. По мышцам и венам разлился раскалённый металл, но Кудуб не мог издать ни звука, изогнувшись яростно и обессиленно. Когда боль прошла, мир изменился. Зрение ощутимо изменилось, зато слух и обоняние улучшились во много раз. Вскинув голову, Кудуб зарычал, глядя на заострившиеся, хищные черты лица красавицы. Ухмылка на её лице казалась даже усталой.

— Мое имя Морриган, волк. Тебя сгубила любовь к золоту. Ты теперь страж. И ты не услышишь звона твоих монет ещё очень, очень долго... — обернувшись крупной черной птицей, богиня улетела. А маленький человечек запричитал, лишь сейчас подав голос.

— Молодой хозяин, как же Вы так... Вы не волнуйтесь, я Вас буду вычесывать и купать, я брауни, меня Даган зовут, — быстро заговорил брауни. Темно-бурый волк на эти слова яростно взвыл, пряча голову в тяжелых лапах.

***

За все приходится платить. Песней, звенящими монетами, жизнями, судьбой - человеческая фантазия разнообразна, а душа подвержена грехам. Боги милосердны. Но их доброта - доброта древней, первозданной силы, не знающая тьмы и света, не знающая человеческих понятий, законов и моралей. И потому таковое милосердие - сомнительный дар.

***

Волчий вой разносится далеко в окрестностях старого замка каждую ночь. В Малахткахе не живет ни один представитель рода людского. Но яростно, тоскливо, мученически воет ничуть не постаревший темно-бурый волк, который когда-то был человеком.

[1] D’anam don diabhal! - Душу твою к чёрту! (ирл.)

Мои молитвы - тексты непонятные, смутно осознаваемые, скорее на грани возможного. О нет, не подумайте, что там есть место метафизике, множеству пафосных и долгих (хоть и не скрываю, имеется за мной такой недостаток) фраз. Все просто.
Когда я обращаюсь к своему Б-гу, я не уповаю на его милость бесконечно. Мне не нужны книги, чтобы знать о нем, я падаю в обморок в церквях и храмах (и не стоит кричать о моих бесах, поскольку разум мой - единственное адское создание, что меня одолевает). Мне не нужны глобальные чудеса, я прощу иногда локальных неожиданностей.
Потерять плеер на снегу и вернуться за ним через полчаса, найдя? Да, такое мне по вкусу.
А что-то вроде исцеления (я ведь больной насквозь) меня не интересует.
И бесконечные завывания священников «кайтесь, люди» - туда же. В топку. Ко всем чертям и бесям.
Поскольку вера - создание эфемерное и сугубо личное. Коли вера объединяет абсолютно одинаково, то это очередной способ управления сознанием толпы.
Человек склонен доверять и верить. Но почему-то не себе, а ложным миражам, столь искушающе предлагаемым нам различными Дьяволами в людском обличии. Да, все эти теологические термины не столь верны, но просты и понятны.
Человеку нужно верить. Но он выбирает сам, кому, во что и как.
И мое - верить себе, в себя и безоговорочно. Жить во имя других людей, посвящая себя простым белковым организмам - упорно вбитая нам истина. Для меня лишь ложный постулат, не более.
И только я решаю, отчего мне пра-виль-но.

[/url]